Стоит декабрь и термометр опустился ниже 40-50 градусов ниже нуля. Облака плывут низко, зенитки свирепствуют. Пилот Клаус, исключительно одаренный летчик и один из немногих ветеранов, убит, возможно, случайным попаданием из русской танковой пушки. Здесь, как и в Калинине, погода — главный наш враг и спаситель Москвы. Русские солдаты сражаются отчаянно, но и они измотаны и без этого союзника они не смогли бы остановить наше наступление. Даже свежие сибирские полки, брошенные в бой, не стали бы решающей силой. Немецкие армии побеждены холодом. Поезда практически не ходят, нет резервов и снабжения, раненных нельзя вывезти с поля боя. Одной железной решимости недостаточно. Мы достигли предела нашей способности воевать. Нет самого необходимого. Машины стоят, транспорт не работает, нет горючего и боеприпасов. Единственный вид транспорта — сани. Трагические сцены отступления случаются все чаще. У нас осталось совсем мало самолетов. При низких температурах двигатели живут недолго. Если раньше, владея инициативой, мы вылетали на поддержку наших наземных войск, то теперь мы сражаемся, чтобы сдержать наступающие советские войска.

Прошло некоторое время с тех пор как мы были оттеснены от канала Волга-Москва. Мы не можем удержать большую плотину к северо-востоку от Клина. Испанская «Голубая дивизия» после отчаянного сопротивления должна эвакуировать Клин. Вскоре наступает наша очередь.

Приближается Рождество и иван все еще наступает по направлению к Волоколамску, к северо-западу от нас. Мы стоим со штабной эскадрильей в местной школе и спим на полу большого класса. Каждое утро, когда я встаю, мне повторяют мои ночные бормотания. Другая часть эскадрильи расквартирована в обмазанных глиной хижинах, которые тут обычны. Когда вы входите в них, то вам кажется, что вы перенеслись в какую-то примитивную страну на три столетия назад. Мужчины курят низкосортный табак, который они называют «махоркой» и клубы дыма окутывают все. Когда вы привыкаете к ним, то можете рассмотреть лучший предмет обстановки, огромную каменную печь, окрашенную известкой. Вокруг нее три поколения живут, едят, смеются, плачут, рождаются и умирают. В богатых домах перед печью обычно находится загородка, в которой находится поросенок и другие домашние животные. После наступления темноты отборные и толстые клопы пикируют на тебя с потолка с точностью, которые делают их поистине «Штуками» мира насекомых. В доме стоит вонючая духота, но мужчины и женщины, как кажется, не обращают на это никакого внимания. Они не знают ничего другого. Их предки жили так столетиями, они живут и будут жить также. Только нынешнее поколение, наверное, утратило искусство рассказывать сказки. Может быть, они живут слишком близко к Москве.

Москва-река протекает через нашу деревню на своем пути к Кремлю. Когда мы не летаем из-за непогоды, то играем на ее льду в хоккей. Только так мы можем поддерживать эластичность мышц, хотя кое-кто получает травмы во время игры. Наш адъютант, например, чуть не сломал себе нос. Но игра отвлекает нас от печальных событий на фронте. После яростного матча на льду Москвы-реки я всегда иду в сауну. В деревне есть несколько таких паровых финских бань. Тем не менее, там так темно и скользко, что однажды я наступаю на острый край лопаты, стоящей у стены и падаю, получая резаную рану.

Советы обошли нас с севера, самое время перелететь на другой аэродром, находящийся в тылу. Но мы не можем этого сделать, в течение многих дней облака висят так низко, что полеты невозможны. На аэродроме много снега. Если нам не повезет, иван постучится в нашу дверь как Санта-Клаус. С уверенностью можно сказать, что русские части, которые обошли нас, не знают о нашем присутствии, в противном случае они пригвоздили бы нас здесь уже давно.

Так что мы проводим Рождество все еще в Горстовской школе. Когда сгущается темнота, мы погружаемся в тишину и вздрагиваем при любом звуке. Но после нашего рождественского пения мрачное настроение вскоре исчезает. Пара стаканов водки способны поставить на дыбы даже самых умеренных. После обеда нас навещает командир полка, чтобы вручить награды. Я первый в нашей эскадрилье получаю Золотой Крест. Первого января мы тщетно посылаем приглашение нашим коллегам-летчикам в Москву, чтобы они прилетели к нам на рождественский матч. Ответа нет, и мы сами играем на льду Москва-реки в хоккей. Плохая погода держится в течение многих дней.

Как только она улучшается, мы готовимся перебазироваться на запад, идем над густыми лесами, а потом над шоссе в направлении Вязьмы. Когда мы взлетаем, погода портится, и мы летим в тесном строю над самыми верхушками деревьев. Даже и в этом случае очень трудно не потерять друг друга из виду. Все в серой пелене, клубящейся смеси тумана и снега. Успех полета зависит от мастерства ведущего. Эти полеты требуют гораздо больше усилий, чем самые горячие вылазки. Это черный день для нас: мы потеряли несколько экипажей, которые не смогли справиться с задачей. Над Вязьмой мы поворачиваем вправо и летим в направлении Сычевка-Ржев. Мы приземляемся в глубоком снегу в Дугино, в двадцати километрах к югу от Сычевки, и размещаемся в местном колхозе. Безжалостный холод продолжается и наконец-то по воздуху прибывает необходимое оборудование и зимняя одежда. Каждый день на наш аэродром приземляются транспортные самолеты, которые доставляют меховые одежды, лыжи, сани и другие вещи. Но все это слишком поздно чтобы захватить Москву, слишком поздно, чтобы вернуть наших товарищей, которые замерзли от холода, слишком поздно, чтобы спасти десятки тысяч солдат, которые отморозили пальцы на руках и ногах, слишком поздно, чтобы армия могла продолжать движение вперед. Она вынуждена окопаться и перейти к обороне под ударами невообразимо тяжелой зимы.

Сейчас мы летим над районами, которые помним по прошлому лету: в районе истока Волги к западу от Ржева, рядом с самим Ржевом, вдоль железнодорожной линии на Оленино и дальше к югу. Глубокий снег затрудняет движение наших войск, но Советы в своей стихии. Самый умный техник здесь тот, кто использует наиболее примитивные методы работы и передвижения. Двигатели больше не заводятся, все заморожено насмерть, гидравлика вышла из строя, полагаться на любой технический инструмент означает самоубийство. При этих температурах утром двигатели нельзя завести, хотя мы укрываем их соломенными матами и одеялами. Механики часто проводят в поле всю ночь, разогревая двигатели каждые полчаса, чтобы их можно было завести, когда эскадрильи придется лететь. Во время этих страшно холодных ночей часты случаи обморожения. Как офицер-инженер я провожу с техниками все свое время между полетами, чтобы не упустить шанс ввести в строй хотя бы еще один самолет. Мы редко мерзнем в воздухе. В плохую погоду мы должны летать низко и оборона сильна, все слишком заняты, чтобы замечать холод. Конечно, это не гарантирует нас от того, что, вернувшись в тепло, мы обнаруживаем симптомы обморожения.

В начале января генерал фон Рихтгофен приземляется на нашем поле в своем «Шторхе» и именем фюрера награждает меня Рыцарским крестом Железного креста. В приказе особо отмечены мои успешные миссии против кораблей и мостов в прошлом году.

Холод становится еще сильнее и увеличивает трудности поддержания самолетов в работоспособном состоянии для вылетов на следующий день. Я видел отчаявшихся механиков, пытавшихся разогреть двигатели с помощью открытого пламени. Один из них говорит мне: «Они или сейчас заведутся, или сгорят так, что одни угли останутся. Если они не заведутся, то проку все равно от них не будет.»